СОВРЕМЕННЫЕ СКАЗКИ

сказочник

    Всю ночь в огромном доме светилось одно окно. За окном жил сказочник (некоторые называли его поэтом) ; он писал сказки и дарил их людям, потому что без сказок людям живется трудно.
    У него на столе лежало много разноцветных карандашей. Страшные сказки он писал черными карандашами, а веселые - красными, желтыми, зелеными, белыми. Но однажды... какой-то злой и неумный человек взял и похитил все эти карандаши. Он оставил сказочнику только черные и белые и, уходя, сказал: «Вот теперь он будет писать так, как надо!».
    Долго стоял опечаленный художник у своего опустев­шего стола, потом поднял воротник куртки,погасил лампу и вышел.
    Он шел, не зная куда. Он медленно шел под дождем по своему городу.
    Когда он устал и остановился, к его щеке прилип мокрый березовый листок и он увидел, что листок темно-зеленый, затем он увидел, что асфальт серебристо-серый, горизонт уже светло-голубой, а крыши чистые, черепично-красиые.
    Он улыбнулся, собрал все эти краски и вернулся домой.
    Он снова пишет. Он снова счастлив.
 

САМАЯ ДЛИННАЯ НОЧЬ

    Это случилось в ночь с 21 на 22 декабря. Ночь была длинная-предлинная. Она стала казаться бесконеч­ной. По городу поползла сплетня, страшнее самой ночи. Ее Гадкое Ползучествo     Сплетня: «Ночь не кончится... ночь не кончится... ночь никогда не кончится...».
    Устало мигали фонари, потрескивали и горбились языки огней. Электричество было на исходе. А кому же тогда светить и гореть, а значит, и сопротивляться...
    Был отдан приказ: собраться всем на главном ста­дионе и обсудить создавшееся положение. Всем, Всем, Всем... замигало на стадионе световое табло, передавая приказ, и эта весть треском электрических разрядов молниеносно распространилась по городу.
    Первыми на стадион прибыли уличные фонари, покачивая головами-лампами, старые и модерновые с так называемым дневным светом, которого они, кстати, сами стыдились и между собой называли покойницким. За ними прискакали модницы - настольные лампы в разноцветных мини-абажурах. Притащились с киностудии огромные «диги», целыми семьями, со своими «бабками» и «бебиками», они трещали и шипели остатками графитных углей, волоча за собой толстые кабели, без которых они никогда и нигде не появлялись. Примчались на стадион автомобильные фары, тараща свои глаза.
    А приглашенные все прибывали и прибывали, стадион сверкал и переливался тысячью огней. Кого здесь только не было!
    Около главной трибуны примостился маяк, огромный, апоплексически красный от натуги, ведь пришлось та­щить с собой на стадион и старуху-башню. С ним рядом - его брат, тоже маяк.     С детства его мучила наследственная болезнь маяков - мигание.
    Коптила небо неумытая керосиновая лампа, дочь известной в городе керосинки, - ее еще с вечера накачали, - убеждала всех, что она, мол, никогда не изменяла своему примусу, и, мол, взорвался он совсем не поэтому. Карманный фонарик носился по всему полю, путаясь между основаниями и треногами, пока его батарейка не села, и тогда он угомонился. Стеариновая свеча примостилась около военного прожектора, она таяла от любви, обливаясь стеариновыми слезами, а он тупо уставился в небо и молчал: не переносил женских слез. Засиженная мухами шестисвечовая лампочка ругалась на чем свет стоит. Два светофора безуспешно пытались навести порядок, а новые все прибывали и прибывали, не было только вечного огня, но на него никто не обижался, все понимали - он на вечном посту.
    Говорили и кричали одновременно, ораторы уже осипли, каждый жаловался на свою беду, кто - на перекаливание волосков, у кого лопнули стекла, уже троих отнесли в медпункт с коротким замыканием.
    Только квадратные темно-красные огни из кино­театров с надписями «вход» и «выход» молчали. Они у себя на работе такого насмотрелись, что их уже ничем нельзя было удивить.
И вдруг в разгар всеобщего волнения на световом табло стадиона вспыхнули первые лучи Солнца! Все стихли.
    Медленно после тяжелой борьбы всходило Солнце. Старое доброе Солнце, дружившее еще с Маяковским. Оно не стонало и не паниковало, оно боролось. И победило. И сейчас оно грустно улыбалось, распрямляя свои лучи. И всем стало немного стыдно за свое малодушие. Все стали гаснуть и расходиться со стадиона, давая себе слово всегда бороться до конца.
 

УТРОМ
 

    - Весна, весна, - раскаркалась старая ворона - ну что вы все зачирикали! Все равно все состаритесь, и перья выпадут рано или поздно. Как будто осень не придет, и зимы не будет.
    - Гм... - хмыкнула старая лошадь и посмотрела на ворону, хотела было сказать, что весна - это зеле­ные луга, любовь...
    Но ее огрели кнутом: когда ты в оглоблях, то не философствуй. И она пошла дальше.
    А ворона взмахнула крыльями и опустилась на дoрогу к еще теплому завтраку.
 

КОШКА
 

Кошка с полосатым хвостом сказала Великой Богине: «Пожалуйста, очень прошу, Великая Богиня, ты можешь все, сделай меня женщиной! Мне так этого хочется!».

И Великая Богиня сказала: «Сделать это не трудно, трудно любить, а женщина, если она не умеет любить, перестает быть женщиной».

- «Я буду, буду любить!» - поклялась кошка с полосатым хвостом.

«Ладно! - сказала Великая Богиня. - Раз! Два! Три!».

И кошка превратилась в женщину.Она полюбила. Он был красивый и высокий, и у него были светлые волосы, потому что он был такой высокий, что головой касался солнца.Он тоже полюбил кошку.Но когда он хотел ее поцеловать, случилось несчастье. В углу промелькнула мышь!

И кошка забыла, что она уже не кошка, бросилась на мышь и... опять стала обыкновенной кошкой с полосатым хвостом.

А он? Что мог сделать он? Он ушел. Он был высокий и красивый, и у него были светлые волосы, потому что он был такой высокий, что головой касался солнца.

Долго плакала кошка, но Великая Богиня была неумолима. Она ведь сама была женщина.