Когда человек открывает лик своего могущества,
его охватывает такой ужас,
что снимая с него покров,
он одновременно от него отворачивается.

Ж.Лакан, Функция и поле речи и языка в психоанализе.

Drama начинается. Он пишет. Человек – всего лишь человек. Но я все еще помню. Как дважды два. Так ясно, как это только возможно. Я это мог бы сказать хотя бы на тот случай, если кто-нибудь все же спросит: а хорошо ли ты помнишь об этом? Достаточно хорошо? Если спросят при прочих равных условиях. Я знаю, мне все равно не выкрутиться, - я попался. Основательно, как говорится, всеми жабрами, фибрами и черт знает еще чем можно попасться. Иной возразит – у него крыша поехала. Вступят в драку или революционную организацию или запрещенную партию или просто будут биться рожей об стенку. Безобидное кровопролитие. По последним сводкам в потасовках погибло около шести миллиардов людей. Какими фишками играете вы: белыми, желтыми или, может, черными, красными. Одни промолчат и сделают вид, что поняли. Конъюнктивитация. Естественно, можно подключиться с середины или конца и довести на холостом. Можно считать, что war is over. Но разве это сделает мир привычнее.

Раз-два. Раз-два. Нет ничего проще сбить с ритма.

Приторно-сладкий гоголь-моголь.

Два в одном. Страховолнение появилось в тот злонамеренный день, когда я знал, что возможно именно сегодня наступит то, без чего я не представляю драмы. Я допускаю даже то, что я не умею вспоминать. Пресный страх. Стоит ли ворошить прошлое? Что мои двадцать с лишним лет в бесконечном потоке длительности, растворяющей миры. Если честно – мне уже наплевать. I don’t care!

Я над всем, что сделано, ставлю “nihil”.
Мама! У меня пожар сердца. Мне уже некуда деться. Мне, чудотворцу всего, что празднично, самому на праздник выйти не с кем.

Лекция по автоматизации проектирования научно-исследовательских работ. Ко мне подсаживается знакомая. Она стройнейшнл, но интерфейс… Слушаю лекцию, записываю. Она со скоростью врашения нашей галактики поджимается ко мне. Подача – 1 см/мин. Волнуется, тяжело дышит, громко глотает слюну. Не дает вникнуть. Волнение по закону киберподлости передается мне и в какой-то момент (лишь с огромной натяжкой можно сказать, что я ее хочу) буквально душит. Академик выкладывается – и так и этак: ни в какую. Не влезает. Достала жвачку. Предлагает. Взял – думал, хоть глотать перестану (очень звучно глотаю переполнившую рот слюну), - слюновыделение усилилось. Все выделяется и выделяется. Она что-то спрашивает. Путаюсь, не могу слова сказать, голос пустой трескучий. Наконец, набрался сил и громко глотнул слюну – ползала обернулось в мою сторону. А она наверно думает, что на 90% меня уже закадрила.

Еле дождался окончания банкета.

Бегу в биб-ку (бибку). На входе та самая симпатичная, которая не поблагодарила меня за то, что я придержал для нее дверь (сссссссучка!). Организм у нее ничего – хороший. Симпатичный экземпляр. Светлый шелковый окрас волосяного покрова. Завивка (терпеть не могу!). И лицоколь вполне, тонкая работа.
И вдруг я вижу ее “окно”. Верхнее окно ног (четвертое снизу). А сзади еще красивее.
Было бы интересно нанимать таких, как она в качестве дверей. Хочешь войти – она отходит, хочешь отойти – она заступает. Но самое интересное – это смотреть в ее “окно”, как в замочную скважину. Это так энергично!

Передумал заходить в бибку: после этой жвачки на голодный желудок началось новое турне моего внутриутробного вокализа. Обычно бывает авангард, но в последнее время он включает в свой репертуар и произведения помелодичнее. Ренессанс? Какой привиреда! Вышел на остановку.
Внимание! Предикатный парадокс!
Прежде чем продолжить, я бы хотел вернуться к тому моменту, когда у меня началось мегаслюновыделение. Это мне напомнило один из прекраснейших моментов в моей жизни.

Начну издалека.

Из города А в город B выехала семья. Человек a жил в городе А около двенадцати лет (хотя родился в городе В). Для удобства город В, в который мы переселились, я буду называть городом А. В данном случае “город А” имеет смысл “мой город”. Спрашивается, через какое время семья адаптируется.

Пропущу ад моих попыток адаптироваться и перейду сразу к моменту поступления в вуз (втуз). Я стал студентом экономического отделения Инженерного Университета.

То, с чем я столкнулся в университете, меня ужаснуло. Полуграмотные студенты, грязные аудитории, непорядочность и преступность. Пренебрежение ко всем, проявляющим склонность к учебе. Поголовное невежество и хамство. Закомплексованность до крайней агрессивности. Паранойя. Гиперинфляция сексуального опыта.

Можно сказать, что страна, в которой я очутился, сдохла.
Ни света, ни газа, ни хлеба, ни отопления.

Все это отражается на моей учебе. Я лоботряс. Большого о себе мнения (несколько меньшего чем сейчас). Считаю, что занимаюсь новаторским искусством: или пишу похабные манифестостихи или часами копаюсь в гитаре с целью извлечения необычного звука из необычного мотива.

Опуская взлеты и падения моего “самобытного” творчества, перейду к осознанию того, что жизнь – это декодирование жизни. Специальность, выбранная мне моими родителями, переходила в заключительную стадию угнетания и меня и моего сюрреалистического мира.

Меня постоянно угнетала финансовая сторона моей жизни.

Звук радио заглушили мысли и в дверях показался выход.
Лицо в дорогих очках окон.
Шушуканье через фильтр слуха. Можно выйти подышать свежим сырым воздухом. Но можно не делать этого. Совершая по нескольку самопогружений в час. Кто может мне подсказать, как жить, чтобы ощущать жизненное и в себе и вокруг. Укороченный вдвое день и панплебейский образ мышления. Стереотипография.
Одинаковые разговоры, анекдоты, молчания.
Одинаковый взгляд на одинаковые вещи.
Многообразие – табу.
Тотем – безличность.

Перевоплащения как образ жизни.
Этаблированное инакомыслие.
Со временем вырабатывается рефлекс.
Истерические поиски самого себя в постоянно мутирующих образах разворачивающейся действительности.

Может, прислушаться к тому, что говорят по радио. Очень важное. Очень второстепенное. Очень никакое.
Со-держания.

Говорить можно по-всякому, и тут главное – не передержать.

Радио продолжает жеванно звучать в голове.
Тренируюсь в способности не замечать очевидного.

Я не верю в очевидное. Это предложение я бы взял в рамку и повесил над дверью, если бы ее не оказалось на месте.

Разразился стресс – родители уезжали в Москву. Я запомнил этот день в мелочах.
Отец – операция – no money – поношенная одежда – комплексация – долги – безработный – работает только мать – СССР распался – ненависть ко всему советскому (читай: русскому) – не принимают за своих - чужие – все города клоаки – по-армянски с русским акцентом, по-русски – с армянским – денежная реформа – долгидолги – шоколадные конфеты – только бы успеть реализовать.

Каждое утро мама будила меня и просила пойти с отцом - помочь с конфетами. Тогда я впервые понял, что получить высшее образование – очень мало, чтобы найти достойную работу. Мы съедали по яйцу и уходили на перехват первых утренних троллейбусов.

Было еще рано, мы выбрали место. Все места были заранее распределены – нас постоянно отсылали с насиженных мест. Нервничали, конфузились. Хотелось всех взорвать. Вместе с грудными детьми. Побольше грудных детей, женщин и стариков. Мне было 14 лет. Я видел хорошо одетых симпатичных целочек-невредимочек, пропускающих меня глазами, как пропускают стены в художественных галлереях. Я был бесцветен и невидим.

Все обмазано клеем. Они пытаются отклеиться друг от друга. Рвется кожа. Истекают кровью. На раны собираются самые мерзкие насекомые на свете. Прилипает пыль. Сиамскоблизнецит толпы. Ибо истинно говорю вам – сдохните! Меня – великого композитора будней – пытаются сравнять с грязью. Приговор обжалованью не подлежит – смерть через презрение.

Иногда подходили приценивались. Отец плохо говорил на армянском, - волновался, путался. Они удивлялись и уходили. Он постоянно снижал цену. Иногда у нас покупали.

Иногда хочется умереть просто так. Ни за что. Сразу. Не раздумывая. Обычно, это чувство появляется внезапно, и внезапно исчезает. Только тогда я чувствую вокруг себя осмысленность, законченность, ясность.

Почему так происходит?

Я открываю этот вопрос (в миллиард первый раз), и не закрою никогда. Он открыт для всех желающих. Входи, ходи, трогай все руками, рассматривай, разбивай, распиливай, измельчай. Эта проблема всегда витает в воздухе. Иногда она образует опасные соединения.

Смерть приходит как кошка.
Мы все умрем: мы поступим как все.
Все мертвые на одно лицо.
Смерть освобождает всех от всего.
Смерть уравнивает всех во всем.
Вот вам ваши свобода, равенство, братство. Вы этого хотели?

Разве можно сказать, что смерть – итог жизни?
Я не могу отметить ни одного жизненного случая в моей жизни.
Меня обошли.
На фоне нас что-то происходит.

Некоторые обращаются к религии, одной из возможностей усладить человечество без особых на то причин.

Достойно ли человечество услаждения или это услаждение – прямая дорога к гибели?

Потом начал копить.

Вчера подсчитал свои богатства. (Беккетовское общение). Копилка. Беру только в случае крайней необходилости (только когда от этого зависит моя принадлежность к роду человеческому).

Покопался пальцем и нашел 2 доллара (я перевожу деньги в доллары – так надежней). Что можно купить на два бакса? Хотя я бы мог позвонить ей и договориться о встрече. Пойдем куда-нибудь в филармонию. Набираю номер. Руки дрожат. На том конце провода взяли. Прошу ее. Рада? Холодное “очень”.

Раз сегодня не получилось, позвоню на следующей неделе. Радуюсь, что все так получилось, и не могу понять, какого хера я тогда звонил.

Подержу в руках и обратно в копилку.

Неделя. К тому времени я могу еще больше накопить. Даже пять. Пять баксов! Только бы до этого не истратить.

Крою деньги из того, что на транспорт. (Булгаковские записки). Поэтому приходится осельдевать в воняющих горелой резиной автобусах. На жестких сидениях. Среди чесночно-алкогольного перегара и заплесневелых старушечьих глаз.

Зайду домой отдохну. Потом к Кругу, заждался небось. Может что посоветует.

Включаю Gentle Giant. Так хорошо, что хочется себя убить.

Такие как она обставляют в два счета.

Ежегодные, ежечасные конфликты с местными аборигенами.

Добровольное левистроссирование.

Как же мне хотелось выбраться из этого дерьма.

Спасение в чрезмерном зубоскальстве.

Глубочайшая беспросветная жопа.

Мой мозг – эстетизм, мое зрение – антиэстетично. Другого языка я не знаю.

Все в этом мире разложено по местам эрогенным.

Об университете мне больше нечего сказать. Бывают толковые преподаватели, бывают толковые студенты, но нет главного – смысла.

Дураки любят дураков. Умные ненавидят умных.

Уморелаксации.

Все из-за неуемной любви к книгам!
Переплеты моих любимых книжек. Одни качают мысли, другие накачивают мыслями (хотя не мешало бы подкачаться в физкультурном плане – многим пипеткам нравятся диназаврофигурые силачи с орехом вместо мозгов, хотя они любят ушами, представляю, какая гадкая у них любовь).

Хочется зарабатывать на жизнь. Не хочется заниматься ничем, кроме искусства. Но уже время. Все видят во мне тунеядца. Даже тунеядцы (на самом деле, мало кого на свете я не считаю тунеядцами).

Что я буду делать, когда закончится и этот коньяк.

На первом курсе мне было не во что одеться. Одна пара джинсов. Цвет – белый. Измаялся – стирал почти каждый день. Архипов. Матери сказать не могу – приходит с работы уставшая, еле хватает сил смотреть телевизор.

Иногда думаешь – плевал я на все! Поесть бы – и хватит. Но как трудно им – моим измученным судьбою родителям.

Мой отец – инженер. Очень образованный человек. Последние шесть-семь лет торгует на какой-то вшивой торговой улочке. Каждый вечер приходит убитый, с красным от мороза (зимой) или от зноя (летом) лицом. Его копейки идут на питание.
Мама – бухгалтер. Вдвоем они держат и себя и нас, меня с братом, на плаву.
Брат – математик, программист. Он слишком замкнут. Его я знаю мало.
У меня есть серьезный недостаток – я слишком добр для своего времени.

Были года, когда мне было совсем плохо. Мне пришлось отказаться от 90% всех моих желаний. “90% всех моих желаний” жила неподалеку от меня. Получилось так, что ее я знал почти с детства.

Вначале никакого чувства, даже – никакого намека на чувство.

Потом она росла. Росла и хорошела. Наливалась. Молодильное яблоко. Я был на втором курсе. Прозрел. Болею. Хочется, чтобы она возилась со мной, как с грудным ребенком: бегала за мной и насильно предлагала свою еще детскую грудь, а я капризничал.

Но я не боюсь сойти с ума. Сумасшедший не может сойти с ума. Они признали меня подверженным аффектам, и еще что-то такое, но – в здравом уме; они признали, но я-то знаю, что я сумасшедший.

Никогда после я не был так счастлив своим унизительным положением, как тогда, когда я был влюблен. Нет ничего унизительней испытывать на себе попытки понравиться кому-то другому. Человек изменяется, начинает работать на одну социальную привлекательность самого себя. Человек превращается в разновидность товара. Любовь – не что иное, как статус. Любовь – не что иное, как стихийно обусловленный рынок. Любовь – это начало конца.

Я зашел к ней. Она согласилась меня принять. На аудиенцию было отведено полчаса. Мы поговорили о ее занятиях. Вот она показывает мне свой фотоальбом. В кресле. Лето. На ней красные детские тапочки. Короткая юбочка. Длинные ноги. Мягко-гусиная кожа. чудно пахнет.

Подхожу кресло смотрю через плечо как будто фотографии но молочная шея волосы собраны выпил бы всю кровь строит дурочку приближаю голову ближе глаза губы не могу умираю она нервничает еле удерживаюсь сколько дают за изнасилование несовершеннолетней молчу спрашивает отвечаю сипло дрожа рукиногиголова трясутся тянутся на худой конец скомкать и сжечь как секретную записку грудь плечи альбом заканчиваются скорее пока еще можно свершить во что бы то ни стало или сказать или не время только бы не прогнала мягкое теплое с зелеными глазами угадайте что откусил бы всю грудную клетку бледнота дурнота головокружение улыбается в такую минуту коварная поворачивается лицом сейчас здесь и сейчас подношу руку к животу прости простипрости давайдавайдавай прошу тебя резкий отвратительный взгляд цветок закрылся.
Резкость еще резкость готов провалиться черт возьми я же схожу с ума I’m going slightly bat представляю какого цвета у нее соски как лепестки розы прошу четыеста пятьсот сорок сто пять прощений ведь я люблю не моя вина я человек ничего не могу с собой поделать эти формы никогда эти формы.

Я ходил за ней в Универ, караулил.
Чуть завидев ее, замирал бешенной собакой перед броском на смертельное поражение. Искусать каждый сантиметр ее тела. Мясо.

Премьера провалилась.

Сегодня она своим отвращением посвятила меня в рыцари Искусства. Я был великолепен. Грустный Маяковскодостоевскийбодлеровангог. Присуждается премия “Джексон Поллак Любви”.

Я бы не смог разделить свою биографию на Детство. Отрочество. Юность. Единственно возможный вариант в моем случае – ДетствоI, ДетствоII, ДетствоIII и т.д.

Мне тяжело везде.

Красота должна быть подобна судороге – иначе ей не выжить.

Нет к этому сну не привыкнуть.

Этого мало. А где же курьез? Рассаживайтесь по местам. Погасите свет. Тапер на сцену. Позовите Шостаковича.
Курьез начинается. 5 4 3 2 1.

Ее занятия начинаются в двенадцать ноль-ноль. Я был у нее в десять. Одна была. Расчесывала перед уходом свои златы волосы. Косметика и водолазка, уничтожающая меня видом укомплектованных под ней грудей. Вежлива мила обольстительна общительна строптива.

Пытаюсь сделать официальное сообщение. Так, репортеры ВВС на сцену. Свет на меня. Два диктофона справа.
Несколько хороших изданий на задний фон, для понта.

Предлагаю ей руку (о браке, разумеется, нет и речи). Говорю, что люблю сдыхаю давай дружить раз и навсегда ты и я.
Смертельно хочу в туалет.
Сижу, пару раз неожиданно и сдавленно мяукнул живот. Я говорю, говою, разговариваю, пытаюсь заглушить.
Насторожился, как перед гильотиной. Злюсь. Доканчиваю. Она молчит, глаза опущены, делает i’msorry.
Звонок в дверь.
Чувствую – сейчас или никогда. Бегу в туалет. Она вернулась. Звала меня. Я стоял в туалете и молчал, пытаясь мочиться беззвучно. Придется погазовать – без этого не получается. Чуть отошла началось – началось.
Вышел красный и сразу ушел.

Затем, почувствовав облегчение, решил немедленно же веернуться. Не могу ей не сказать главного.
Удивленный взгляд.
-?
-Мы не договорили (меня как человека в тот момент все равно уже не существовало).

Ищу нужные слова.
“Неужели я тебе совсем не нравлюсь?”
“Я люблю другого”.

Если бы меня в тот момент засняли на фотопленку, то смотреть на снимок можно было бы только в негативе. Черное стало белым, белое - черным.

Ноги не идут. Отнимаются. Пью. Думаю, что владею ситуацией.
Я изолирован от всех – при моей врожденной чрезмерной коммуникабельности.

Почему я не достану какой-нибудь автомат и не перестреляю всех, кто попадется под руку.

Мне бы отдохнуть. Хоть самую малость. Обрести новые силы для борьбы. Но жизнь ставит четко – ни дня передышки.

Встал рано. Измерил лицо. Уменьшилось. Или увеличилось. Остальное по теореме Фалеса. Аналогично – ножка дивана, ручки кресла, фикус, домашники, ковер, дверь, кухонный кран.
Гадкое открытие. Почему это происходит. Все время об этом думаю. Не могу понять. Иногда мне кажется, что у меня дрожат губы. Так обидно! Как посмотрю в зеркало – слезы водопадом. Особенно когда приходится говорить. Все ходуном. Замечают. Поэтому я пребываю в. Надоело все. Хочется в другую галактику.

Выпил чашечку кофе с молоком. В желудке недоумение: я теперь не бываю голоден или сыт. Моя функция чисто физиологическая: приходится принимать нервные импульсы со всех сторон своего измученного тела.

Придется поспать. Сон помогает забыться. Но это ли мне нужно? Коротко – НЕТ!

Диск циферблата и тиканье.
Несколько дурных мыслей.
Рука пытается остановить стрелку.
Быстро в сторону. Пометил пунктиром.
Быстро в сторону. Линейка.
Взгляд со стороны, маленький и неприметный.
Дрожит.
Лампочка.
Показания меняются каждую секунду.
Сердце стучит – локомотив.
Хочу обратно.
Извне наизнанку.
Холодный пот.

…таж нашего корреспондента из Парижа о проходящей там встрече в…

Сейчас я упускаю из рук последнюю ниточку, уводящую меня от безумия. Эта ниточка, думаю, и есть здравый смысл.
Где же ее начало и где же ее конец?

В нити Ариадны меня интересует не нить, а Ариадна.

Обукашквление. Прошу любить и жаловать – Замза.

Стараюсь меньше говорить в присутствии людей, стесняюсь долго смотреть долгое время на заинтересовавшие меня вещи.

Я заточен в нелепый сумбур общественной активности. Повинности военные и научные.

Ежедневно - через немогу.
До каких пор!
Из-за этого тоже плачу.

Вчера почувствовал в груди что-то теплое сходу не разобрал что к чему может вновь тоска а может запавший в память фрагмент проходящей груди натянутая синяя майка накрыла меня как волна. Подумать только, как я безобиден, – меня может сразить даже трикотаж!
Но что я могу сделать. Теперь уже я не знаю, как предотвратить катастрофу.

Я перебрал глазами лица, как перебирают четки. Все взгляды вскользь. Я испытующе и замеряюще.

Подступают ночи.

Окна гаснут. И я, как ненормальный, тянусь к выключателю, чтобы последовать их примеру, - коллективизм. Стоит мне расслабиться, как он набрасывается на меня. И здесь я связан…