О можно истолковать и как 0. Иными словами, нулевое измерение. Измерение, которого не существует.

o-dimensional. Version 3.0

Neo. Ч(еловек)т(рафарет)о(бычно) э(нциклопедия; миль; скапада)т(арзан; елевизор)о(чень) т(ройник)а(збука; ншлюс; бракадабра)к(итайцы; урок)о(бсерватория)е(…; ще; да)? МоЖЕт всЕ куДа СлОжНЕе.

De revolucionibus orbium caelestium.

МоЖЕт это РЕбУс иЛи шАараДа.

Нулевая степень письма.

Почему я не пишу “по-человечески”, “без показухи”. Я никогда не был и не буду “показным”, хотя маркетинговый элемент всегда присутствовал в моем творчестве. Не знаю, что это - пиетет к поп-арту, дань ли моему экономическому образованию, или стремление хоть как-то быть услышанным. Видимо, в этом кроется особая закономерность.

Письмо как плакат, как инструмент идеологического воздействия, как эстетика на службе у мысли, как импульс к борьбе за собственную свободу.

С того момента, как писатель перестал быть выразителем универсальной истины и превратился в носителя “несчастного сознания”, его первым актом стал выбор формы. Ведь, как говорил Барт, если форма необычна для своего времени и своих современников, то она превращается в воплощенное одиночество.

С одной стороны я пишу, чтобы уединиться, а с другой, я понимаю, что именно письмо позволит мне преодолеть ту глубокую изолированность моего “Я” от всех остальных. Мне хочется пробиться к Другому, мне хочется обрести коллективное чувство стремления к полноценности жизни, мне хочется показать наконец людям людей.

Все столько говорят о Флобере (например, Флобер – создатель “рабочей стоимости письма”). А я его толком и не читал. “Госпожа Бовари” слишком занудное произведение, чтобы его можно было бы читать. О нем можно только говорить: ведь в конце концов занудство – лучший материал для сенсации. Надо также сказать, что мой Флобер остался у одной усато-волосатой сучки. Я до сих пор все никак не могу понять ту особую породу людей, которая только и знает, что цапать. Но ведь цапать целесообразнее то, что представляет ценность. Оказывается, что нет. Все же сейчас я начинаю кое-что понимать. Есть определенная группа людей, для которых иметь вещь, принадлежащую другому человеку или возжеланную этим другим человеком, - означает поиметь самого этого человека. То есть пока я имею его вещь, я имею и его. Я уверен, что она даже ни разу не открывала моей “Госпожи Бовари” (интересный поворот – если книга принадлежит мне, то значит я ее и написал; книга написана тем, кому она принадлежит; согласитесь, что “Библия”, принадлежащая Мартину Лютеру Кингу вовсе не то же самое, что и “Библия” Мерилин Монро. Каков тираж, таков и коллектив авторов, - все остальные просто интерпретаторы. Книга – это имущество, удостоверяющее свою принадлежность кому-либо своим текстом. Иными словами, книга – это и торговая сделка, и текст договора, определяющий порядок реализации данной сделки). Для Флобера буржуазную повседневность принято было воспринимать как нечто курьезное или экзотическое, где знаки обладают не столько выражающей, сколько внушающей силой.

Для меня слова давно уже стали сломанными игрушками выросшего человечества. Мы учились по этим игрушкам жить. И наши родители считали, что игрушки – имитаторы жизни. Мы постигали жизнь через игрушки, через игрушки мы узнавали свое отношение к себе и другим. Но все дело в том, что не игрушки имитация жизни, а жизни – имитация игрушек. Мы достигли совершенства в симуляции. Наши игрушки гниют в каком-нибудь подвале или на чердаке, пока мы обставляем свою жизнь их бесконечно множащимися производными, жалкими подделками, призванными вернуть нам утраченное в детстве счастье.

Этот роман посвящен рассмотрению проблем преодоления зависимости прогрессивной личности от грязных и извращенных в своем невежестве людей, трудящихся на рудниках всевозможных социально-мировоззренческих катаклизмов.

Что нужно современному человеку для обретения некоторой значимости своего существования? Может ли человек в одиночку противостоять возможности в любой удобный для Системы момент быть втянутым в принудительное следование общепринятым стандартам и нормам? Сможет ли человек своим радикальным отношением к жизни низвергнуть в пучину забвения сонм современных богов, диктующих человечеству социальные вкусы по посиневшим ягодицам трупов конформистских интересов? Откуда возникли эти благостные и благословеннейшие авгуры, вершители судеб людей и цивилизаций? Каким образом они, будучи прикованными толстыми потребительскими цепями к дереву поддержания имиджа, ведут за собой тонны людей, проникшихся чародеяниями и любострастием своих “кумиров”. Общественное сознание неотступно следует по пятам за общественным обузданием. Причастность многих ко многому нисколько не умаляет заслуг верных приспешников социального тоталитаризма перед вкрадчивыми интонациями из выпусков теленовостей. Бежать без оглядки на собственное мировоззрение предстается именно тем неблагодарным занятием “дегустирования во время насморка”, в котором скрытно расположились флуктуационные смены планов растерянного человека третьего тысячелетия. Мы не можем доверять науке, не можем доверять телевидению и радио, рекламам, “свободному” рынку. Нас дурачат самым нелепым и унизительным образом, создавая благоприятную среду для станковых разночтений, интерференцируя социальные импульсы с целью извлечения единственного “блага” жизни – получения прибыли. Вероятно, нет надобности напоминать читателю о том, что общественно-политические явления современных демократически ориентированных государств (уже довольно давно и плодотворно работающих на ниве конструирования гуманной социальной программы, затрагивающей все без исключения слои населения, включая людей с преступным прошлым) негативно и, что самое интересное, естественно обусловливают реальное положение дел среднестатистического человека, стремящегося к обретению достойного уровня жизни и перманентному развитию своих интеллектуальных возможностей, “дабы свет знания осветил далеко идущие планы лучших сынов человечества”. Слово становится безъязыким, изолированным, самодостаточным. Синтаксис сводится к катарсису. Ближайшие перспективы развития науки и техники готовят человеку невыносимые для жизни условия – ситуацию “обесчеловеченного человечества”. Бесчеловечные системы автоматизации производительных сил поставят жирную точку в производственных отношениях. Вопрос, возможно, совсем в другом: нужно ли человеку быть человечным. Способен ли он принять к сведению дидактические заветы предков. Нужны ли современному обществу люди-лейблы, продолжающие свое “сложное” оракульское дело? На эти и другие вопросы попробует ответить предлагаемый вашему вниманию научно-популярный романожурнал. Этот роман – о пользе и вреде искусства, о судьбах гуманитарных дисциплин в обесгуманитаренное время. Творческий коллектив редакции полагает, что проблемы философии и социологии культуры, психологии и патологии художественного творчества требуют безотлагательного непосредственного рассмотрения в ракурсе диалектического понимания развития общества. С этих позиций мы и начинаем наш “сизифов труд” по расчистке “авгиевых конюшень”, еле удерживаясь от окаменения перед “медузой утилитарности“. Но уже сегодня можно со всей ответственностью заявить, что репрессированным человекоподобным социальным изделиям, продолжающим визажироваться под человеческий облик, нечего делать в тяжелейшей борьбе за индивидуально-личностные преобразования угнетающей действительности. Даже несмотря на то, что в конечном итоге кому-то придется за это платить.

Когда. Загадочное слово. Загадочных слов так много. Например “любовь”. Просто слово. Что заставляет меня любить ее. Говорят, что некоторые шизофреники узнают людей не по внешнему виду, а по тематическому содержанию речи. У всех людей есть своя тема, на которой они зацикливаются. Время лечит все раны. Однако лечение может оказаться неудачным. Лечение может иметь побочные эффекты. Когда лечишься, всегда есть риск оказаться в еще большей жопе.

Слово. Все мы производим слова. И производим их в таком количестве, что наверняка давно уже поставили ноосферу перед фактом страшнейшей катастрофы. Мы производим и потребляем слова, точно так же, как если бы работали на заводе или в офисе. Слова – это продукция, которую нам необходимо реализовать. И вот мы пускаемся во всевозможные маркетинговые исследования. Мы продаем слова, поскольку считаем, что продав их нам удастся уберечь от продажи самих себя. Но все намного печальнее. Мы давно уже не принадлежим себе. Мы штабелями лежим на складах общества. И только в словах еще осталось немного нашей воли. И с каждым днем этой воли все меньше и меньше, мы понимаем что с нашими словами что-то не то, что они уже не работают, и мы в панике пытаемся обогатить слова удовольствием, отгоняя от себя тот факт, что без волевого акта слова пусты. Они пусты, как банки съеденных в прошлом году варений. Продавать – вот наш акт проявления свободы. Здесь мы виртуозы. Мы продаем слова родным и близким, друзьям и возлюбленным, богатым и бедным, здоровым и инвалидам, смелым и трусливым, красивым и уродливым, умным и глупым, первым и последним. Круговая порука. Что имел в виду Бретон, когда говорил, что истинный сюрреалистический акт состоит в шатании по улицам и стрелянии в кого попало. Слова – это оружие убийства, от которого необходимо избавиться. Необходимо, но невозможно. И вот мы ходим днем по улицам и убиваем людей, а по ночам прижимаемся своими оружиями и начинаем играть в любовь. Любовь – просто языковая игра без правил. Неопределенное время. Мне всегда нравилось это время. Вначале оттого, что это самое простое время в английском языке. Потом из-за всевозможных литературных манифестов, провозглашающих неопределенное время определенным невременем. I go to the university every day. I do not go to the university every day. Do I go to the university every day? Что может быть приятнее. Предложения просты и удобны, как дорогая спортивная одежда. Я часто одеваюсь именно в такие предложения. В них есть та невыносимая легкость бытия. Да, буквально на днях меня спросили, читал ли я Кундеру. И почему он так мне напоминает Агату Кристи, неплохой кусочек из занудства которой недавно раскопал Уельбек. Тут обязательно надо сказать, что писатели самые занудные проходимцы на свете. Обычно это люди, которые не в силах себе признаться, что им нечего сказать. В отличие от них поэты – это люди, которые не в силах себе признаться, что им есть что сказать. Я же поэт, который переодевается в писатели для того, чтобы было что сказать о том что нечего сказать. Я просто Орфей, спустившийся в ад за тенью своей возлюбленной. Иногда я могу быть романтиком. Да, иногда я бываю на коне. Не так часто как хотелось бы, но бываю. Главное, чтобы конь не оказался людоедом. Настоящее неопределенное рве время – конь ходит на курсы людоедства; ход людоедствует на коне; курс ходит на людоедство коня и т.д.

Я подумал об этом слове случайно. Я так часто думаю о словах. Я практически не думаю о людях, о разных реальных явлениях, о расцветающих деревьях и теплой весенней погоде, - я думаю только о словах, я погребен в слова, я изуродован словами. Я использую слова, чтобы объяснить слова, глупое занятие. Сегодня встретил одну знакомую с моей прежней работы, спросил типа как дела, сказала что хорошо вкалывает с 9:00 до 21:00 получает мизер и довольна жизнью страшная ужасающая человеческая картина рабства, с которым у меня почти уже нет сил бороться. Такие как она делают жизнь гуманистов невыносимой.

Как-то я шел по улице, был жаркий июльский день, я попивал пепси и пот тек с меня градом. Мы ходим и ходим по улицам, подталкиваемые в спину и в зад конвоем дорогих ресторанов и магазинов, банков и бизнес-контор. Нас ведут по улицам, которые давно уже стали атрибутами нашего заточения, нас ведут по пути скотского подчинения, нас ведут в загоны, из которых нам не уже выбраться, нас ведут на гибель нашей индивидуальности. Каждый день я встречаю людей, не способных мыслить вне стереотипов. От стереотипов быдла до стереотипов интеллектуалов. Я не вижу людей, готовых выйти за рамки. Мы даже не заметили, как давно уже не существует слов “этика”, “аксиология”, “гуманизм” и т.д. Ведь сегодня все подобные слова и понятия можно заменить одним словом – экономика. Все остальное призраки, просто понятия, пережившие человека.

Капитал – это мертвый труд, который подобно вампиру, оживает лишь путем всасывания живого труда.

Я шел и думал шел и думал. Не знаю, почему в подобных случаях я чувствую себя таким нерастворяемым в обществе. Я понимаю, что такие как я “портят” общество, не позволяют ему окончательно закрепить свои представления о мире и человеке. Вначале меня еще мучила жажда.

Враги везде. Президент, истэблишмент, парламент, академия наук – виселица живых мыслей – и буржуа, тысячи плодящихся, жиреющих буржуа.

Я с детства ненавидел жирных, всегда себя за обед продавая.

Просперити поступает с людьми как с деньгами: оно придает им цену по своему произволу и их приходится расценивать по курсу. Ведь биржа труда по существу ничем не отличается от биржи ценных бумаг. Разве что первая намного скромнее в оборотах и запросах общества. Бумаги важнее людей. Не секрет, что обществу нужны сначала деньги, товары, а уж потом люди. Еще немного и мы достигнем того уровня развития, когда человек уже не будет являться носителем своей индивидуальности в плане социокультурной самостоятельности, а станет безличным функциональным звеном конвейерной производительности, совокупностью привнесенных потребительских мотивов. Видимо, общество может прожить без людей, но оно не может существовать без денег.

Думаю, каждый человек хоть раз в жизни чувствовал себя Колумбом, ступившем на чужую землю и увидевшим людей с другим цветом кожи, о существовании которых он и не подозревал.

Еще совсем недавно я читал статью Умберто Эко о некоторых тенденциях возврата к средневековым традициям. И сегодня когда мне попалась рекламка одного элитного дома, я понял, что мы давно уже живем в средневековье. Безобидная разноцветная рекламка нового элитного комплекса в самом центре. Фасад из долговечных материалов типа керамогранита и натурального камня, интегрированных в монолитную конструкцию здания. Самое передовое техническое оснащение, в том числе бесшумные скоростные лифты. А также аквапарк, фитнес-центр, теннисные корты, спортзалы, детские городки, спортивные площадки, специальная круглосуточная охрана и т.д. Большой внутренний двор превращен в регулярный парк с детскими и спортивными площадками. Комплекс имеет оригинальный архитектурный облик. Интерьеры здания выполняются с применением лучших отделочных материалов. “Жемчужиной” комплекса является аквапарк с бассейном, саунами, турецкими банями и солярием. В досуговую зону входят фитнес, боулинг, салон красоты, бильярдная, медицинский центр, детский клуб, панорамный ресторан. Здание насыщено самым современным инженерным оборудованием: оптико-волоконными коммуникациями, системами приточно-вытяжной вентиляции, спринклерной системой пожаротушения, спецлифтами. В подземном гараже располагаются автомойка и сервис. Квартиры имеют свободную планировку. Широко используются зимние сады, эркеры и панорамное остекление. Окна квартир выходят на парк или тихие скверы. С верхних этажей открывается замечательная панорама центра города. И таких жилищных комплексов все больше и больше. Чем не замки феодалов. Замки, населенные городской знатью и оставившие за своими крепостными стенами прочий - "низший"! - люд. Это каким же надо быть богатым, чтобы позволить себе роскошь игнорирования всех остальных людей. Учитывая темпы современной глобализации, в ближайшем столетии резко возрастет роль религии – церкви, синагоги, мечети и т.д. Люди захотят оставить за собой право этноидентификации и будут всеми силами держаться за храмы веры, которые станут последним оплотом национальных традиций. Не исключено, что Иисус наконец соблаговолит возвратиться в наш безумный, безумный, безумный, безумный мир. И тогда уже точно всем копец.

Можно даже дать импульс формированию новой научной дисциплины – бытовой эсхатологии. У меня уже есть кое-какие задумки. Например, с некоторых пор мне стало казаться, что конец света давно уже наступил и Страшный Суд давно прошел. И все мы ожившие мертвецы, мечущиеся из стороны в сторону пытаясь обрести рай, который им сгоряча наобещал скрывающийся от правосудия бог.

Сегодня президентские выборы. Ни одного более или менее человекообразного кандидата. И я видел людей. Тысячи людей, спешащих на избирательные участки, одетых в самое приличное из своего скудного или совсем уж солидного гардероба. Очереди людей, ожидающих своей возможности поучаствовать в политической жизни страны. Какое дикое заблуждение! Демократия. Переводя на современный язык получается типа как демо-кратия, то есть демо версия власти. Мы видим депутатов, кандидатов, президентов, - и не видим за ними народовластия. Прав был Лесли – все эти политиканы борются за законное право заниматься разбоем. И это им прекрасно удается. Это замечали Кант и Гегель, Маркс и Бакунин, - народовластие без народа. Людей держут за кретинов, предоставляя им ничтожную возможность раз в 4, 5 ,7 и т.д. лет отдать свой малозначительный голос за кого-либо постороннего и тем самым внести свою скромную лепту в дело конструирования государственных органов власти. Это напоминает глаs/z вопиющего в пустыне где-нибудь на Марсе. А может люди и есть кретины. И им нужны боги, которым не только можно верить, но которых можно и увидеть. В том-то все и дело, что франкфуртцы правы. Перефразируя Шопенгауэра - человек человеку раб. Свобода – это нечто, идущее вразрез с инстинктом самосохранения. Монополистический капитализм. Жалкая иллюзия своего вмешательства в жизнь богов. Это устраивает всех. Я себя не отношу к людям.

Мне нужно было что-то сделать из запланированного и накопившегося. Я постоянно откладывал то одно, то другое. Это происходило очень естественно – ведь до сих пор я с таким же хладнокровием откладывал свою жизнь. Что-то надо было менять. И я не знал, с чего следует начать потому что если начнешь с одного то придется взяться и за другое а там ком и покатится я обрасту делами и деталями.

Человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить.

Вот тогда я и вышел на это слово. Невероятно, но факт: некоторые слова знаменуют собой выход из лабиринта, в котором возможно блуждал всю жизнь. Мне постоянно кажется, что я занимаюсь антирекламой бога. Наверно это происходит потому, что в моем детстве жил бог. Но лабиринты, постоянные лабиринты, для которых особенно характерно, что выход из одних совпадает со входом в другой. Может когда-нибудь мне и удастся выбраться из этого заколдованного лабиринта. Я боюсь только одного. Я очень боюсь только одного – а вдруг за этими лабиринтами нет ничего.

Мне позвонили вчера. Пришел мой 11-ый номер Иностранки. На моей кредитной карточке давно $0.00. В тот день я многое понял. Мне неоткуда было взять деньги. Я бродил по городу с двумя книжками в сумке: “Современное западное искусство” и “Социальная психология искусства”. Одну я купил на последние деньги недавно в подземке, а другую взял из библиотеки. Книги не спасали меня. Скорее, я спасал книги.

Когда. Когда я начинаю чувствовать, что мой смех черствеет, я оборачиваюсь вокруг с одной целью, - чтобы решить КОГДА. Когда я перестаю делать то, что необходимо для меня как личности, я хватаюсь за голову, смотрю в пол и думаю – КОГДА. Когда осознание того, что у меня нет выхода, кроме как подогнать мир к себе, я рыщу глазами по витринам в поисках всего одного-единственного ответа – КОГДА.

Картины должны быть такими, чтобы их можно было съесть. Это лишний раз подтверждает гастрономическую природу удовольствия.

Недавно смотрел передачу про эволюцию. Целая куча интересных вопросов, которые бросались от ведущих врассыпную. Но если какой-нибудь из этих вопросов вдруг попадался, то его как правило затрахивали на глазах у зрителей. Каким образом в процессе эволюции в человеке объединились дыхательная и пищеварительная системы. Очевидно, что если бы к этой паре систем добавилась, скажем, половая, то я бы съел членом всех красавиц.

Человек и бог говорят на разных языках, но понимают друг друга с полуслова. В этом, видимо, специфика божественного откровения.

Получается так, что я всю жизнь бегал от пустоты, которую привносил сам.

После дня рождения одного из моих бывших коллег по банку я шел со своим приятелем по заледеневшей улице. Казалось, я попал в ледниковый период и вокруг меня окружают недомерзшие динозавры. И что-то мне подсказывало, что я один из них. Birthday оказался не совсем happy, точнее совсем не happy или совсем не birthday. “Скверный анекдот” 21-го века. Имея общую альма матер, я с моим коллегой имели почти общий круг официальных (протокольных) знакомств. Только для меня официоз всегда оставался условностью, которую мне приходилось терпеть, чего я не мог сказать о своем коллеге. Гости сабантуя - бывшие аспиранты нашей кафедры, а ныне занимающие ответственные посты и олицетворяющие собой молодежный вариант истэблишмента жлобы. Я им не нравился. Я не вписывался в рамки их нравственно-политических и прочих мировоззренческих интересов, в которых они застыли, как старый потресканный портрет. Поэтому я свалил как можно раньше. Коллега не являлся удачливым предпринимателем или стремительным карьеристом. Он так и продолжал получать гроши и загнивать во мраке и тлене финансовой отчетности.

Обстоятельства места. Логично задать себе такой вопрос, когда появляется в нем необходимость. Необходимость в нем. Я люблю задавать себе этот вопрос по утрам. Скорее, это так же неважно. Это также не важно. Это так же не важно, как и остальное, на чем я не остановил свой выбор в качестве начала книги.

Произносить. Называть слово. Искать или не искать. Настаивая на своем и чужом как на своем. Преобразуя поток слов и структурируя их. Мой компьютер сегодня чувствует себя ужасно. Вовсе отказаться от слов. От письма. От мысли. От смерти. Внедрить в свое восприятие новый механизм. Механизм пропуска. Страница может читаться, испускаться как радиация и высекаться как искра из камня. Энергия в своих переходах от жизни к смерти и обратно. Так легко заблудиться в своем же жалком мыслительном лепете и не найти обратной дороги никогда, одичать и жить в нем как Маугли. Точки не дающие развиваться мысли на бумаге. Но смысл можно продлить. Его можно продлить как повестку в суд. Именно здесь и рождается слово “когда”. Новое старое слово когда, немного измененное но прежнее, такое же непонятное но перерожденное. Знать но не узнавать. Как хорошо знать. И как плохо узнавать. Есть ли в узнавании знание? Есть ли в знании узнавание? Я еще не совсем сошел с ума. И поэтому кое-что могу обнародовать типа слепой последовательности моих рассуждений. Я понимаю, что даже в данном тексте я появляюсь реже чем исчезаю. Располагайтесь, чувствуйте себя как в жопе. Улыбка сгущенной человечности. За ней гнались дикие кошки моих волосатых рук. Я всегда мечтал обесстрастить страсть и посмотреть что из этого получится. Некоторые глаза зачитаны до дыр. Она переносит вместе с собой эпицентр ядерного взрыва. Без задних мыслей мыслями по заду. Колоритуум пластики ее движений. В мое сердце один за другим вмерзают лабиринты лишенных душевной теплоты фраз.

Everybody’s trying to be my dada.
Careful with that age, Eugene.
Paint it fuck.


Сильные и слабые, подводные и надводные течения людей. Звериное молчание. Уровень зеркализации. Под ее задницей был стул. И я завидовал ему. Стул – это ведь такое животное, которое лезет всем под задницу. Эффект Петросяна изобретенный в ответ на эффект Аристотеля. Я складываю руку кулачком с отверстием. Заглядываю в это отверстие – пока я еще осязаем. Затем на первую фигуру накладываю аналогичную вторую, демонстрируемую другой рукой. Теперь я смотрю в два коаксиальных окна. Теперь я невидим, нереален, неуловим. Я словно смотрю на происходящее со мной из глубины веков, с другого конца вселенной, из бессознательного напрямую. Если обозначить числами следующие состояния:
0. слабость;
1. сомнение;
2. радость;
3. самолюбие;
4. неискренность;
5. одиночество;
6. ярость;
7. экстаз;
8. внимание;
9. пренебрежение, -
то мое нынешнее положение можно выразить числом:
65654687231320 35468752112781 01678973254357 10122346301478 68798485343543

Криптография.

Двустволка глаз. На охоте каждый сам и за себя и за других. В ее тени всегда +30С. Я иду вдоль неодеревьев и вижу неоворон, которые каркают вниз на неоплощадь, Театральная площадь, на которой нео-я впервые увидел нео-ее. Чрево кита, упрямо выдающее себя за квартиру. Огромный белый кот холодильника, волки лифтов и лисы магазинов. А неподалеку коровы книг, пасущиеся на пастбищах снов. Будущее, отогретое теплым дыханием настоящего. Существует только то, что полезно в данную минуту. Смысл – это просто ажурные трусики, которые носит истина.

В том что я есть есть что-то чего во мне нет но это далеко не то что могло бы быть со мной будь я там чтобы что-то и в самом деле могло бы сделать меня таким какой я есть и продолжаю оставаться когда меня нет.

Если богатые станут бедными, то бедные станут растениями.

Нулевая степень красоты. Революция – импульс к новой жизни. Человек в футляре – это цвет. Почему в театрах хлопают, а не мастурбируют? Одиозное стремление жить. Обычно вопрос ставится так: верите ли вы в бога? На самом деле, его нужно ставить иначе: верите ли вы в то, что верите в бога? ПИсьмо для чтения в восемь глаз, шесть ушей и четыре руки.

Я всегда жил под диктатом реликтового свечения ее глаз.

Художник – это человек, обладающий удивительной способностью наводить на предмет, а не указывать на него. Ведь указать на что-то значит признать это законченным. А это означает смерть для всей человеческой культуры.

Соло на калькуляторе.

Мне срочно нужно разинсталлировать ее. Я разоблачил ее. Она пиздоноид, засланный на землю, чтобы изменить будущее.

Антонио Грамши говорил, что революционное мышление характеризуют две составляющие: пессимизм интеллекта и оптимизм воли.

Вчера наконец мне удался эксперимент. На несколько минут я и в самом деле стал невидимым. Не скажу, что мое открытие явилось результатом многолетних экспериментов и изучения серьезной научной литературы по сверхсовременным технологиям. В физике и биологии, а тем более в химии, я такой же профан, как и в любой другой науке. Даже не знаю, как это так получилось. Я просто захотел поразвлечься. По своему обыкновению я сидел возле электрокамина на своем любимом электростуле и покуривал свою любимую электротрубку. Надо было помыть посуду, оставшуюся со вчерашнего вечера, как раз после моего злосчастного возвращения домой с охоты на многофункциональную фотокамеру, которая ускользнула перед самым моим носом в сторону, затушеванную испарениями с асфальта. Каменные джунгли несомненно самое заповедное место. Здесь все, что нужно человеку. Чтобы жить, работать, нарезать салат или мочиться в засоренный мусоропровод. Из посуды, что я выбросил из дома после моего непреднамеренного ханта, на стол вывалилось что-то, что, возможно, еще вчера я принял бы за окаменелое моющее средство. Теперь же,- словно кто-то подталкивал меня в расчете расшибить мне в последующем голову о кафельную местами стену,- возникло желание попробовать.

Ситуация преодоления преодоления. Единственное преимущество современной цивилизации в том, что теперь отчаянные послания запечатываются не в бутылку, а в компьютер. Убить убийцу за убийство. Там где кончается мир и начинаются глаза художника. Цвета женской неожиданности. Жизнь упрямо пытается сделать из мужчины женщину, а из женщины – мужчину. В этом вся специфика социальной ответственности.

Человек – это не то, что он из себя предстаавляет, а то, что с ним происходит. Человек – это не то, что с ним происходит, а то, чем он себя окружает. Человек ищет не то, что хотел бы найти, а то что не хотел бы потерять. Главное, чтобы дерьмо в волне, а не волна в дерьме.

Первый: Один из нас преступник.
Второй: Вы кого-нибудь подозреваете?

Соллерс+Кристева. Заткнуть серьезного оппонента можно только трахнув его в духе старого доброго ультранасилия.

Рефлексия – это рассмотрение заколдованного круга вопросов, связанных со сведением бесконечности мира к конечности мыслительной способности, запечатлевающей бытие в виде шаткой конструкции смысловых интерпретаций. Этому вполне соответствует римейк. В литературе это значит ворваться в существующий текст и оставить на самом видном месте ультиматум.

Не говори ничего, пока я не кончу.

День независимости. Сегодня моей маленькой стране, которая открыла мне глаза на многие прелести человеческой подлости, исполняется 10 лет. 10 лет независимости. Мы можем гордиться этим. Мы можем радоваться каждой новой правительственной фишке. Давайте сделаем это. Мы не потягиваем кофе в своих кабинетах и не ждем милости божьей. Нас что-то давно уже как сбило с толку. Путь стал коверкаться и слова вместе с ним и последний оплот еще человеческого разумения превратился в разбойничий вертеп, ибо сказано: жрите то, что есть, а если нет ничего – не жрите вовсе. Не нам предполагать и располагать. Сколько людей в мире ходят по земле и считают, что все О.К. Моя печаль насильственна. Моя печаль метафизична. Уклончива. И безысходна в своей сути и без какой-либо своей или чужой сути. Все меняется как в ней так и вокруг не меняется только то что рано или поздно должно измениться. Я не могу смотреть на это ни со своей ни с чужой колокольни. Все знамена и планеты разбежались по своим койкам. Изгнание торжествующего зверя. С закрытыми глазами. Давайте сделаем это. Вы только послушайте, что говорит Джерри Рубин. Мы можем пересечь атлантику вдоль и поперек, но не встретить ничего человеческого по обе стороны атлантики. Сложные системы хрупки настолько, что все, что делается внутри них делается против них. Я хожу. Мое дыхание влетает и вылетает. Кому и главное зачем. Нет пророка и морока в своем отечестве. Все ноги ставят стопу. Она опускается по-разному. Но все мы знаем, или даже никто не знает кто есть ху в этом водовороте без воронок. Дамам нужно уступать дорогу. Пропустите дам вперед. Должны или не должны мы видеть на что могут быть способны их могучие крупы. Она была одна. Одна-одинешенька. Но время – и их становится много и они облепляют площадь клоак как мухи клейкую бумагу. Циркуляция от слова цирк. Я тоже участвую в шоу. Леди и джентельменты, из новоселок в самой жопе города к нам прибыл человек, заявляющий что он что-то из себя представляет, хотя господа присяжные заявляют, что и знать о нем знают и ведать не ведают. Остается загадкой то, как он вообще столько времени существует и продолжает существовать как ни в чем не бывало. Это просто курам на спех, куда он крадется на ночь гладя. Столько прожекторов огни обещают салют. Салют, мадмуазель! Я польщен встрече с вами. Мы кажется никогда в жизни не виделись, но что-то мне подсказызазывает, что между нами может быть нечто определенное с двух сторон. Мы можем заключить пари, или что хотите. Черт с вами я разрешу вам прокатиться в моем скутере. Задерите ляжку на высоту Эйфелевой башни.

Эта история повторяется со мной постоянно. Ни разу мне не удалось избежать этого. Хотя если бы кто-то имел смелость себе представить, как я от этого бежал. Но это факт. Это факт научный и поэтому я не постесняюсь ознакомить общественность с ним или его ознакомить с общественностью. Мне всегда хотелось это сделать но я не знал, когда можно, наступило ли время для такого протубертатного пубертат + протуберанцы порицания. Нет сомнений, что незачем еще стремиться не так ли угасает не только желание или столпотворение поминутных и пособачных сосчитанных одним и двумя глазами да еще с открытым ртом. В этой скверне лежит корень всех святотатских бед и линчевание мягко кряхтит когда к горлу подступает ланчевание.

Утром в понедельник 17 ноября 1958 года комендант аспирантского общежития, где жил Танияма, обнаружил его мертвым. На столе лежало предсмертное письмо. Оно заняло три страницы из блокнота, в котором он обычно производил вычисления. Первый абзац письма гласил: “Вплоть до вчерашнего дня у меня не было определенного намерения покончить с собой. Но многие обратили внимание на то, что последнее время я очень устал и физически, и умственно. Что касается причины самоубийства, то она не вполне понятна мне самому, но во всяком случае не является результатом чего-нибудь конкретного. Могу только сказать, что нахожусь в таком умонастроении, что утратил всякую уверенность в моем будущем. Возможно, кого-нибудь мое самоубийство встревожит или до какой-то степени огорчит. Я искренне надеюсь, что этот случай не омрачит будущее этого человека. Во всяком случае, я не могу отрицать того, что мой поступок отдает предательством, но прошу отнестись к нему снисходительно, как к последнему поступку, который я совершаю по своей воле. Всю свою жизнь я делал то, что хотел”. Далее Танияма очень скрупулезно описывает, как следует распорядиться его имуществом, какие книги и пластинки он брал в библиотеке или у друзей. В частности, в его последнем письме говорится: “Я хотел бы оставить пластинки и проигрыватель Мисако Сузуки, если ей не будет неприятно получить их от меня”. Затем он поясняет, на чем остановился, читая курсы математического анализа и линейной алгебры для студентов, и приносит своим коллегам извинения за те неудобства, которые причинит им его поступок. Это был один из самых блестящих и новаторских умов своего времени, ушедший из жизни по собственному желанию. Всего лишь за пять дней до самоубийства ему исполнился тридцать один год.

Letterself. Я бы хотел написать книгу о том, как я читаю книгу. А потом еще книгу о том, как я пишу книгу о том, как я читаю книгу. И так далее. Писать письма самому себе, - довольно приятно. Читать письма, адресованные самому себе, - замкнуть общение. Можно ли в данном случае говорить о каком-то позитивном приобщении к самопознанию. Я не ставлю вопросительных знаков, потому что для этого придется постоянно менять Language на моей клавиатуре, что в порыве тяжелейшего акта обращения сознания на самое себя, на мой взгляд, было бы кощунственным. Я не получаю почты – ни в виде бумажных, ни в виде электронных писем. Я не выписываю газет, потому что в них нет ничего, что могло бы меня заинтересовать (разумеется, кроме рекламы, направленной на неизменное удовлетворение потребительской необходимости в количественной и качественной информированности относительно новых видов товаров, - к которой я как потребитель не могу оставаться равнодушным). Я люблю смотреть телевизор и поносить правительство. В жаркие и холодные дни нет ничего лучше, чем дрыхнуть на старом скрипучем диване. Раздаются звонки. Мне звонят. Мы говорим о чем-то. Обсуждаем, хотя и прекрасно знаем, что новости приходится высасывать из пальца, а реакцию на них – тем более. Промежуточные интересы. Таким образом, вполне можно сказать, что я живу единственным и полноправным губернатором острова, на который меня выбросило волной интеллектуального становления. Робинзон. Иногда в потоке анонимно отправленных и анонимно принятых частностей вполне определенно можно распознать процесс общения. Колебания и пригасание известных тем и персонажей. Лоб за лбом прагматический разум опутывает нас. Связать, чтобы не. Нам уже не нужны анонсы. Прекращается дружное равнение на перспективу. Кто-то вырывается вперед, кому-то уготовано еще что-то. Находятся и такие, что отрицают все, начиная с самих себя. Если бы сейчас мне пришлось бы так же, как и Робинзону, разделить лист на две графы и попытаться разъединить волнующее меня на “хорошо” и “плохо”, то в раздел “плохо” я поместил бы и все то, что “хорошо”. И наоборот. В Робинзоньей (напоминает - черепашьей) ситуации сперва необходимо определиться с силами. Хватит ли ему сил искать свое спасение. Найдет ли он свое спасение повторно приобщившись к людям. Начинать каждую новую строку с нового предложения. Заканчивать каждую новую строку новым предложением. Признать за новым способность поглощать старое. Отказаться от согласных – распевучить язык. Программа такого протеста оказалась бы голой только по одной причине. И эта причина – моя словоохотливость. Если бы нашелся человек, который дал бы мне точку опоры, то я бы – нисколько не смутившись – плюнул бы на системы рычагов. Не подлежит сомнению и то, что белый неисписанный лист – это уже не цвет, а смысл. Перекодировать все доступные человеческому сознанию коды. Испытать человечество. Выступила простуда на губах. Я открываю тетрадь со своими заметками. Где-то в чем-то мне становится не по себе. И просто страшно подумать, что сегодняшний день один из дней третьего тысячелетия. Провозгласить независимость. Упиваться направленным извне презрением. Что, мои разноцветные и покладистые, охотящиеся за новым финансовым источником шакалы. Настало время принимать решения без оглядки на полное смущение претерпевающих моральный износ вещей. Сказать можно все, что угодно, но отвечать приходится только за правдообразность. Если кто нашел истину, не нажирайтесь до изнеможения, скорая помощь на подходе, вас увезут в самый комфортабельный сумасшедший дом с видами на Женевское озеро и симпатичными медсестрами после каждого второго завтрака, как это и принято в странах с левосторонним движением. Не убеждайтесь так сразу. Знаю плехановские “письма без адреса”. Знаю бартовское “письмо”. Знаю, чту может осуществить письмотерапия.

Я почти совсем перестал что-либо понимать. Все проносится перед моими глазами, не оставляя сколько-нибудь запоминающихся образов. А те, которые и остаются… лучше б они не оставались.

Письма могут быть: в одни ворота, большие и запечатанные,
с маркой на видном месте,
с пометками на месте склеивания,
пропавшие и недошедшие,
стремящиеся обрадовать,
или наоборот оскорбить,
в деликатном ключе,
с голой официальной документированностью,
плоские,
написанные после принятия аспирина,
заложенные в любимую книгу,
завалявшиеся на полке или за стол,
написанные от руки или отпечатанные на принтере,
мягкие по содержанию и тонкие по значению,
выброшенные в мусор,
спущенные в канализацию,
разорванные,
изодранные,
подорванные,
надорванные,
разноцветные и пресные,
со специями и без,
спящие и бодрствующие,
непонятные и непонятые,
грязные и отмытые.

Здесь можно заложить закладку, хотя место никак не сможет потеряться: самое начало. Все еще только начинается. Смажьте свои кресла и потребите что-нибудь вкусненькое из холодильника. Мы переходим к своему неповествованию. Сторонников неантизации просим занять места в первых рядах. Мой манифест оправдан временем и, главное, содержанием. Если угодно, можете прекратить прямо сейчас. Хотя если это скромное произведение когда нибудь опубликуют и, каким-то невероятным образом, оно станет в один ряд с гениальными творениями человечества, - тогда вам, как людям образованным, придется прочесть, дабы не ударить лицом в грязь. И тогда со всей неприкрытостью обнажится тот конформистский заряд ваших намысленных миазмов, который непременно заведет вас в тупик сознания обыденного, очищенного от социокультурных наслоек, сознания псевдообразованного, сознания непролазного и разлагаемого. Схема тупика проста: Узнать - прочесть - не понять – признать – передать - не узнать. Для некоторых и такая постановка не является тупиком. Но я о них просто не хочу говорить. Я не хочу наговаривать на несчастных и обделенных (что я делаю всегда с превеликим удовольствием!). Отсчет пошел.

После того, как я сделал себе утреннее харакири, мне пришлось дать стрекача крысам, которые приходили в соседнюю лабораторию за кленовым сиропом для пленарного заседания 5-го сельскохозяйственного съезда журналистов-онанистов. На первой же сдохшей в дороге попутке я отправился подальше в жопу, из которой она обычно говорит, как будто я хоккеист или стою под душем. Мне пришлось закодировать вход в туалет со стороны двора, на котором обычно совершают мерзкие экзекуции в манере Делакруа, зажатым в чернильный соус. Не разбавляемое ухо в моем наполовину остывшем и опостылевшем жвачном взгляде, отпущенным наискось в туманный альбион, с которого все прибывают и прибывают новости, задыхаясь в атмосфере полного непонимания со стороны неоднократно оговоренных в пятизвездочном вытрезвителе вещей секонд-хэнд и секонд-эсс, а также секонд-монс. Это бует таким очаровательным сюрпризом для несравненного дядюшки Мокуса и Слокума, старого плута в плетенных глазах и очками выступающими над лицом в виде огромного противного и производительного прыща средней дальности полета, какие обычно засылают на луну, чтобы она там произвела потомство, хотя заранее известно, что с мухами нужно держать ухо втупо. Не понимаю, почему она не признается, что съела мои яйца во время последнего приступа идиосинкразии, который наступают у нее тогда, когда в ее карманах заканчиваются сиськи и ей приходится ползти за новым кулем аж на другой конец города. В этом она видит некий символ, который при желании и я бы разглядел, сели не ловил сейчас себя на мыслях, как рыбу, которую отдал бы чужому. Пробило ни много ни мало шестьсот часов пополудни, десять представителей ватикана явились чредой из вод и еще какая-то чувырла в коротенькой миниюбки из-под которой на нас глядели странные, похожие на неуравновешенных осьминогов генитальные локоны, часть из которых продолжала бултыхаться в воде, предназначенной для более или менее неосторожного наблюдения из окон напротив. Они имеют обыкновение впадать в транс не супев понять в чем произошла заминка поэтому все беседы с ними легко переносимы с одного решета в другое. Даже упоминать не стоит сколько всего с ними произошло, когда случилось то самое происшествие, о котором столько говорят все и в то же время никто, и чье тонкое проникновенное слово божье растекается по телам как смазывающий компонент. Раз плюнуть, просто встать и провести опыт на самом другом. Мало не покажется – бред заперт на бред только потому что воля и свобода лучшие его друзья и без них он не может даже шагу ступить без того чтобы на поранить себе мозги или не подцепить новую экстремальную идею с матом через три хода. В эту самую пору все шелушится и даже накал страстей приобретший некоторое болезнетворное основание повторяться замирает в преддверии новых искалеченности кинетических судеб, навязанных всем политическим силам, хотят они того или придерживаются нейтралитета, готовы ли отразить нападение или проматывать народные деньги и после этого заедать несфокусированной блядской сиськой семи пудов, раскрашенной во все цвета радуги и даже более того, вручая памятки и некоторые другие пофигительные знаки внимания и недоедания точно организуется банкет в помощь либерализации цен и политики невмешательства в жизнь папуасов из новой гвинеи чувствительных как апельсиновый сок на шелковистой коже находящихся в стадии становления сосков юннейших персон с вялыми косичками и быстрыми ногами идущими снизу вверх, а не наоборот как у женщин более зрелого возраста, больше всего напоминающих шарлатанский амулет.

Я шел. Это уже было после встречи с ней. Фиг знает, почему я шел и ни на что не смотрел. Мне нужно было. Я очень сильно ощущал необходимость в том, что мне это нужно. Причем нужно в тысячу раз больше чем что-либо другое. Но я продолжал свое странствие, свое путешествие автостопом транспортирующей силой которого была мысль. Это сейчас, когда я сижу в теплом кресле и попиваю горячий чай, а на дворе студенистое варево из механически прилаженных друг к другу людей, - я могу писать и говорить, что обдумываю мысли. На самом же деле трудно сказать, является ли то, что я измышляю мыслью. Поскольку ни на что не направленный процесс мышления, так сказать мыслительная медитация против движения. Я очень скоро заметил, что мне не хватает дыхания. Не хватает нового движения, или скорее новой способности двигаться. Я смотрел на высвеченные в разноцветных витринах цены. Я смотрел на людей, расположившихся в кафешках по всему периметру громадного безликого многоугольника, центр которого перемещался вместе со мной. И в это мгновение мне было приятно чувствовать, что я красив. Я красив, как Бог. Я невероятен, я сексопомрачителен, я подопечен и неучтен почтен и очерчен перечеркнут и очевиден чрезвычаен и частотный, чокнутый и отчаянный. Чччччччерт, я был так хорош, что чуть было не трахнул самого себя.

Произошла еще одна из многочисленных встреч. Все происходило как обычно. Мы говорили о глупостях и о сексе. Точнее, мы говорили о сексе как о глупости и о глупости как о сексе. В этом я нашел некоторое духовное равновесие и немедленное незамедлительное недоразвитое спасение. Потом не происходило ничего. Уж лучше, когда ты просто проникаешь в состояние “ничего не происходит”, чем понимаешь, что что-то должно происходить, но вынужден с сожалением констатировать, что нет, дамы и господа, по сводкам метеослужбы сегодня значительных колебаний в атмосферной среде не предвидится, можете спокойно дожирать свой деловой ланч и спешить к достижению новых вершин карьерофилии. Мне просто не хочется отсюда уходить. Как будто я готов прожить здесь целую вечность. Но стремительный накал страстей вокруг последних скудных выделений общественного транспорта подталкивает меня к шоссе. Все переливается. Я задаю себе вопрос: что такое – все. Все, все, все. Говоря все, я промахиваюсь мимо недавно казавшегося для меня основным, но сейчас, полностью безучастного и непримиримого пессимизма. чувствительность становится на пути.. Я пытаюсь найти этому пути название. Конечно же это зудит под ухом предзнаменование очередного тупика. Я употребил такое нелепое слово – предзнаменование. Наверно, мне потом будет стыдно, и я даже зароюсь головой в подушку и буду глупо улыбаясь кусать губы. В реальности же все происходит так же, как и в не-реальности. Ибо не-реальность – это та же самая реальность, только еще тождественней. Пусть в этом жалком по существу бесконечном памятном эпизоде проявится ритм, не способный вписаться ни в какую гармонию.

Ясно, что мир пародиен, иначе говоря, все, на что ни посмотришь, является пародией чего-то другого или тем же самым в разочаровывающей форме.

Я хотел бы вернуться к тому, с чего когда-то начинал, когда впервые услышал о Жоэ Бускве и его “Переведено с языка молчания”. Мне очень понравилось травиться в безвестности и угрожать своими выходками всему “здравомыслящему” человечеству. Можно было бы начать наподобие этого… Я перестал разговаривать просто так, ради прикола. Сначала все это меня очень забавляло. Я чувствовал свою необыкновенную позицию в каждом недоумевающем взгляде, которым меня ограждали всю дорогу моих странствий по дальним беспредельным странам, временам рыцарским и благородным в значении тонкого намека на получение сладкого холодного поцелуя прекрасной хозяйки турнира. У меня всегда осекалось забрало. Я не мог попасть в глаза – я хотел попасть именно в глаза, приходилось перескакивать с одного на другое, даже толком не разобравшись в сложном положении перед лицом которого я стою совсем без лица, как будто его у меня и никогда не было. Да кто поверит мне, юродивому. Меня здесь не любят, хотя я по несколько часов подряд проповедую черт знает что за жалкие коврижки. Я чувствую, что полностью деградирую на этой войне, которая застала мен совсем неприспособленным к элементарным нормам человеческого общежития. Какая она хорошая. Думаю, что это мне поможет убраться отсюда, да поскорее. Как я уже сказал, я перестал говорить просто сдуру. А теперь я очень хочу вставить слово, но боюсь. Одному богу известно, как я боюсь. Я готов схватиться за голову и бежать. Но куда. Я опускал в ящик свой конверт, исписанный обычно от корки до корки. Я испещрял его своими жалобами, он надувался как шар раздутый от воды и лопался обалдавая меня воспоминаниями. Зачем я сказал то, что совсем не намеревался сказать. Говорить, всем нам необходимо говорить, хотя когда я в последний раз нажрался священных грибов и влез помякнуть на гору вокруг меня собралось такое количество людей, что мне аж стало не по себе. Кто-то из зала заорал, давай, мол, читай свою нагорную проповедь – какой бред. Я и так был бухой в телевизор и даже слизывал с чужого блюда какие-то остатки от которых плохо пахло, но с которыми я ловко справился стоило мне только немного отлить и тем самым восстаносить свое пошатнувшееся равновесие. Я ободрал как липку не только ее, а уж как она была рада, что я больше не бью ее по ее тупой красивой башке. Она тоже зарабатывала башкой, только совсем по-другому. В такое похабное время от нескольких звуков настоящего рок’н’ролла я и в самом деле могу воскреснуть. Улицца растянулась как пицца, измазанная в ее пизде как десятиполосное движение в одну сторону. Она мечтала о том, чтобы сделать себе пластическую операцию на задницу и подтянуть жирок. Но что она без жирка. Просто мне сейчас совсем нехорошо. Раздрызгнув в последней стадии своего человеколюбия и заблудившись в многообразии безобразий и потеряв последнее ценное что еще оставалось у меня на счету который я мог обналичить в любой как мне когда-то казалось момент. Теперь моментов не осталось, все выстроилось в одну большую картину, но без меня, но без меня. Я перескакивал через континенты в надежде что успею, но не тут-то было, Мир спровоцировал проекции не подняв мое миросозерцание на приемлемый уровень чтобы считать звезды не выходя из дома и не надевая конус звездочета, когда на небе пасмурно и тебя ничего не может спасти кроме хорошо отлаженного объектива направленного вовсе не в твою сторону, а куда-то вдаль по направлению к бесконечно мертвому движению бесконечно живой материи. Я защитил несколько диссертаций разу и меня за это угостили десертом. Хотя я думал, что зажмут, ан нет, готовились, заучивали речь и я появился в самый неподходящий момент когда все приготовления вылетали в трубу.

Маркс умер человеком, которого больше всего ненавидели и на которого больше всего клеветали.

Мне почему-то казалось, что можно написать письмо самому себе и не одно несколько писем не объединенных ничем кроме адресата да и адресат не то что может объединить настолько непохожее многоголосие текстов замурованных в самих себе коммунизм это молодость мира такой плакат я видел на одной из площадей прошлого города в центре стоялаяла статуя великого непревзойденного в своем невежестве поэта поэта канализаций, певца древнейших профессий и раба слов затягивающих на его горле узел который тянется из глубины веков и на котором подвешен весь цвет человечества точнее его мыслящей половины я встревал в массу конфликтов я понял одно одиночество это разновидность зрения естественного выхода из сложившейся атмосферы безатмосферности нет мы хотим создать и провозгласить искусство прекрасно понимая какая это подделка какое это разочарование жалкий заменитель убежище для всех психопатов лишившихся жизни неизвестно как и продолжающих юродствовать неизвестно для чего истинное назначение разве это так важно читать книги разве так нужно о чем-то сосредоточенно размышлять и пытаться дочитать каждую попавшуюся и несмотря ни на что заинтересовавшую книгу до конца даже письмо диктует нам грамматику прочтения хотя ничего такого нет и в помине и никогда не было “читать и писать” об этом когда-то говорили с замиранием сердца но это такой же примитивный бред как и все остальное я бы современную проблему художника назвал бы “говорить и молчать” от этих слов ничего не встанет на свое место это очевидно с каждым новым часом размышлений вселенная уходит из под ног с новым нарастающим ускорением вещички которые мы запасаем или припасаем на последний день и думаем что своими семьями подпираем социальное устройство настолько протухли и зажирели что обсуждать лояльность по отношению к чему-нибудь осмысленному это проявлять признаки невнимательности цивилизация обращалась к искусству когда возникала проблема с сексом а художник обращается к сексу только когда у него возникает проблема с искусством на эти с виду непримечательные нисколько моменты мы можем повести усом или носом или умышленно обоспаться под себя делу это не поможет ни на йоту лямбду омегу и другие не менее бессодержательные буквы буквоеды только буквоеды мы ударяемся в герменевтику и пытаемся найти или не найти в письме смысл но это разнопорядковые понятия если мы говорим о письме то уже не можем браться за смысл и наоборот если мы говорим о смысле то не можем говорить о зиме или скажем крысином помете и звезды на небе ни укажут ни одного выхода в ориентирах путаница не меньше чем в строении вселенной мы живем все вместе на одной планете нога об ногу и никто не знает куда идти мы можем покапаться в толстенных каталогах философских изысков и примерить к своему мировоззрению ту или иную эстетически совершенную в некотором роде мысль или грязную плохо пошитую и постоянно трещащую но весьма экстравагантные материалы для закрепления набранного и частичного изучения в реинкорнации производственных отношений которые некоторые переводят то в половые то в интеллектуальные конечно здесь никаких противопоставлений быть не может обсуждать серьезные проблемы значит будь готовым потерять собственное мнение точку зрения кпд опыта сына ошибок трудных и гения парадоксов в круг влечение это сомнительная часть развлечения повозившись некоторое время с дисководом начинаешь понимать что некоторые вещи как было сказано в одном интересном фильме нельзя изменить вероятно такое мнение аккумулируется без достаточной подачи культурного материала через систему образования диалектика просвещения всегда была диалектикой погашения достаточно посмотреть фильмы ужасов чтобы понять что доконать человека совсем несложно более того это под силу даже неучу бездарю любому говнотесу или фурии с леонардовской улыбкой напрасно разговор скопился возле горла несомненно с улицы уже заметили ту головокружительную веселость с которой я расколол экзистенцию на ничто в лабиринтах транспортных маршрутов нам остается следовать курсу и в убыстренном темпе постараться не потерять головы на которую претендует буквально все или же все одновременно отказываются тоже маневр которого я никогда не мог терпеть особенно сейчас когда многое понятно настолько что в неприкрашенном виде очевидно было бы непростительно обращаться в бегство это наша стихия в которой берет начало многое и обретает конец и обрастает историями как навозным дерьмом слипшимся на заднице спешно убегающей молоконосномолокососной скотины неприятель подошел к самим вратам ключ передается новоселам нет сомнений в том что в сомнениях найдется гораздо большее чем во всем остальном вместе взятым с чем вместе да со всем логика абсурда спешно переименуется в абсурд логики и все сразу успокоятся сняв с себя инквизиционные одеяния и смачно плюнут в колодец из которого пить будущим поколениям обреченным не менее но увидевшим что-то еще что-то что сможет удержать нас вместе.

Секс без правил. Вот о чем в настоящий момент он думал. Человек лежал подсчитывая большим пальцем правой ноги, которой она мутила воду, звезды в своем многоместном бумажнике, лежащем поперек двора так что кто входил приходилось приподниматься на цыпочки и во всю прыть бросаться вон. Взаправду решили друзья и перестали с ним играть. Как только он приходит домой и мебель бывшая в ту пору семи лет от роду мягко вползая под свет впитывает упершийся в бока противовампирными кольями модальный джаз в тридцать четыре тональности заплетенные в раскручивающийся около мягкого излучения телевизора застывший мясной бульон очень напоминавший помет в семи отвесных плоскостях и музыка полезла ей в зад а она заулыбалась мастурбируя улицу в своей розовой шляпке и я как последний космонавт упаковал в нее шесть промызглых тонн неожиданностей и вкачал в себя новый воздух выступивший на губах как кровь все так и подумали и опротестовав свое местоположение и местопрепро-вождение соскочили в масках семерых козлят вероятно ограбить банк и натерпеться страху как адреналин лезет в шею слизывая вспотевший страх на подбородке и дрожащих кончиках ее сосков уптирающихся новый формат с которым прежде я был совсем не знаком. Что то произошло интересное или не слишком движений как не бывало никто не верил что дверь может открываться когда очень не хочешь куда то идти и готов дать миллион долларов только бы тебя оставили в покое а сами сдохли как во время чумы когда на улице одни больные и льет дождь а собаки глядят человечнее и машины уже не сигналят на перекрестках и не ищут скорейшего возвращения домой тем более что ночь включает в свою квадратичную порцию вина и вкладывает новые впечатления в полуразрушенные но продолжающие стойко описывать происходящее лабиринторуки с зашифрованными пальцами и предупреждением о превышениях скорости в красных сигнальных огоньках по всему телу. Так можно совершенно качнуться и кончив при виде ее квадратуры жопы оторваться в механическом оттяге и записывая свежевыкаченные номера телефонов на пачку просроченных презервативов с расцветкой детской зубной пасты я пришлифовал ее а она откашлявшись говорит но уже не своим голосом а свесившись с окна в позе трахнутого лотоса. Ничего, ничего – говорю себе я - если кто-то и пострадал в этой войне то уже точно не наше благоразумие мы проявляли склонность обсуждать необсуждаемое когда в пещерах еще срались от холода динозавры.

Делать нечего – придется постараться забыть и то что еще оставалось в памяти в качестве небольшой компенсации добрых положительных эмоций и предаться почему предаться нет лучше просто довериться странному и просто произвольному порядку. Неделя сменяет другую. Та третью. Динамика, постоянное скрежетание и невозможное мракобесия и спесивость погружений в саркофаги старых и новых осирисов. Мы обманули наши желания, нам пришлось разлюбить даже то, без чего не мог жить ни один человек другого времени. Давайте не будем знать, что творится в мире, а будем только прислушиваться к своему сердцу. СМИ стали новыми друзьями. Новые родственники. Необходимость в них только нарастает.

Узнавать новое, когда это вовсе не новое, а довольно старое. Является ли новое неизвестным, а старое соответственно – известным? Мы знаем несколько примеров из истории, когда человек уходил не куда-то конкретно, а так сквозь все в сквозь все. Конечным пунктом прибывания и пребывания зачастую оказывались совершенно неблагополучные места, но были из тех такие, которым нравилось ссылаться на никогда не существовавшее. Человек проскальзывает за кулисы человеческих драм. Здесь каждый учит свою очередную роль, здесь каждый примеривает к себе новые ситуации и судьбы. Империя грез и остывающие котлеты. Абсурд. Бунт.

Иногда я целыми днями лежу в постели, пытаясь разобраться, кто я и где я нахожусь. Формула сосуществования. Мир как пирог, который должен взорваться. Стоит ли Человек того, чтобы за него бороться? Я сотни раз задаю себе этот вопрос и - не нахожу ответа. Я продолжаю бороться. Я должен бороться. У меня нет выхода.

Боги сбежали из храмов. Мы уже смотрим на свои фотографии, как на иконы. Меня зовут Эмиль Петросян. Я один из вас. Дальше бессмертие за нами.