— Лиза, пойдем обедать?
    — Мне не хочется. Я вчера уже обедала.
    — Я тебя не понимаю.
    — Не пойду я есть фальшивого зайца.
    — Ну, и глупо.
    — Я не могу питаться вегетарианскими сосисками.
    — Ну, сегодня будешь есть шарлотку.
    — Мне что-то не хочется.
    — Идем. Аппетит приходит во время еды.
    — Приходит или проходит?
    — Приходит.
    — Нет, проходит.
    — Что это все значит?
    — Говори тише. Все слышно.
    И молодые супруги перешли на драматический шепот.
Через две минуты Коля понял в первый раз за три месяца
Супружеской жизни, что любимая женщина любит морковные,
картофельные и гороховые сосиски гораздо меньше,
чем он.
    — Значит, ты предпочитаешь собачину диетическому
питанию? — закричал Коля, в горячности не учтя подслушивающих
соседей.
    — Да говори тише! — громко закричала Лиза. — И потом
ты ко мне плохо относишься. Да, я люблю мясо.
Иногда. Что ж тут дурного?
    Коля изумленно замолчал. Этот поворот был для него
неожиданным. Мясо пробило бы в Колином бюджете огромную,
незаполнимую брешь. Прогуливаясь вдоль матраца,
на котором, свернувшись в узелок, сидела раскрасневшаяся
Лиза, молодой супруг производил отчаянные вычисления.
    Копирование на кальку в чертежном бюро «Техносила»
давало Коле Калачеву даже в самые удачные месяцы никак
не больше сорока рублей. За квартиру Коля не платил.
В диком поселке не было управдома, и квартирная плата
была там понятием абстрактным. Десять рублей уходило на
обучение Лизы кройке и шитью на курсах с правами строительного
техникума. Обед на двоих (одно первое — борщ
монастырский и одно второе — фальшивый заяц или настоящая
лапша), съедаемый честно пополам в вегетарианской
столовой «Не укради»*, — вырывал из бюджета пятнадцать
рублей в месяц. Остальные деньги расплывались неизвестно
куда. Это больше всего смущало Колю. «Куда идут
деньги?» — задумывался он, вытягивая рейсфедером на
небесного цвета кальке длинную и тонкую линию. При таких
условиях перейти на мясоедение значило — гибель.
Поэтому Коля пылко заговорил:
    — Подумай только, пожирать трупы убитых животных!
Людоедство под маской культуры! Все болезни происходят
от мяса.
    — Конечно, — с застенчивой иронией сказала Лиза, —
например, ангина.
    — Да, да, и ангина! А что ты думаешь? Организм, ослабленный
вечным потреблением мяса, не в силах сопротивляться
инфекции.
    — Как это глупо.
    — Не это глупо. Глуп тот, кто стремится набить свой
желудок, не заботясь о количестве витаминов.
    — Ты хочешь сказать, что я дура?
    — Это глупо.
    — Глупая дура?
    — Оставь, пожалуйста. Что это такое, в самом деле?
    Коля вдруг замолчал. Все больше и больше заслоняя
фон из пресных и вялых лапшевников, каши и картофельной
чепухи, перед Колиным внутренним оком предстала
обширная свиная котлета. Она, как видно, только что соскочила
со сковороды. Она еще шипела, булькала и выпускала
пряный дым. Кость из котлеты торчала, как дуэльный
пистолет.
    — Ведь ты пойми! — закричал Коля. — Какая-нибудь
свиная котлета отнимает у человека неделю жизни!
    — Пусть отнимает, — сказала Лиза, — фальшивый заяц
отнимает полгода. Вчера, когда мы съели морковное жаркое,
я почувствовала, что умираю. Только я не хотела
тебе говорить.
    — Почему же ты не хотела говорить?
    — У меня не было сил. Я боялась заплакать.
    — А теперь ты не боишься?
    — Теперь мне уже все равно.
    Лиза всплакнула.
    — Лев Толстой, — сказал Коля дрожащим голосом, —
тоже не ел мяса.
    — Да-а, — ответила Лиза, икая от слез, — граф ел
спаржу.
    — Спаржа — не мясо.
    — А когда он писал «Войну и мир», он ел мясо! Ел,
ел, ел! И когда «Анну Каренину» писал — лопал! лопал!
лопал!
    — Да замолчи!..
    — Лопал! Лопал! Лопал!
    — А когда «Крейцерову сонату» писал — тогда тоже
лопал? — ядовито спросил Коля.
    — «Крейцерова соната» маленькая. Попробовал бы он
написать «Войну и мир», сидя на вегетарианских сосисках?
    — Что ты, наконец, прицепилась ко мне со своим
Толстым?
    — Я к тебе прицепилась с Толстым? Я? Я к вам прицепилась
с Толстым?
    Коля тоже перешел «на вы». В пеналах громко ликовали.
Лиза поспешно с затылка на лоб натягивала голубую
вязанную шапочку.
    — Куда ты идешь?
    — Оставь меня в покое. Иду по делу.
    И Лиза убежала.
    «Куда она могла пойти?» — подумал Коля. Он прислушался.
    — Много воли вашей сестре дано при советской власти,
— сказали в крайнем слева пенале.
    — Утопится! — решили в третьем пенале.
    Пятый пенал развел примус и занялся обыденными
поцелуями.
    Лиза взволнованно бежала по улицам.
    Был тот час воскресного дня, когда счастливцы везут
по Арбату со Смоленского рынка матрацы и комодики.
    Молодожены и советские середняки — главные покупатели
пружинных матрацев. Они везут их стоймя и обнимают
обеими руками. Да как им не обнимать голубую, в
лоснящихся мордастых цветочках, основу своего счастья.
    Граждане! Уважайте пружинный матрац в голубых цветочках!
Это — семейный очаг, альфа и омега меблировки,
общее и целое домашнего уюта, любовная база, отец примуса!
Как сладко спать под демократический звон его пружин!
Какие сладкие сны видит человек, засыпающий на
его голубой дерюге! Каким уважением пользуется каждый
матрацевладелец!
    Человек, лишенный матраца, — жалок. Он не существует.
Он не платит налогов, не имеет жены, знакомые
не занимают ему денег до среды, шоферы такси посылают
ему вдогонку оскорбительные слова, девушки смеются над
ним — они не любят идеалистов.
    Человек, лишенный матраца, большей частью пишет
стихи:
Под мягкий звон часов Буре* приятно отдыхать в качалке.    Пишет он эти стихи за высокой конторкой телеграфа, задерживая деловых матрацевладельцев, пришедших отправлять телеграммы.
Снежинки вьются на дворе, и, как мечты, летают галки.
    Лиза бежала по улице, проглатывая слезы. Мысли подгоняли
ее. Она думала о своей счастливой и бедной жизни.
    «Вот если бы был еще стол и два стула, было бы совсем
хорошо. И примус в конце концов нужно завести.
Нужно как-то устроиться».
    Она пошла медленнее, потому что внезапно вспомнила
о ссоре с Колей. Кроме того, ей очень хотелось есть. Ненависть
к мужу разгорелась в ней внезапно.
    — Это просто безобразие! — сказала она вслух.
    Есть захотелось еще сильней.
    — Хорошо же, хорошо. Я сама знаю, что мне делать.
    И Лиза, краснея, купила у торговки бутерброд с вареной
колбасой. Как она ни была голодна — есть на улице
показалось неудобным. Как-никак, а она все-таки была
матрацевладелицей и тонко разбиралась в жизни. Она оглянулась
и вошла в подъезд большого особняка. Там, испытывая
большое наслаждение, принялась за бутерброд.
Вареная собачина была обольстительна. Большая экскурсия
вошла в подъезд. Проходя мимо стоявшей у стены Лизы,
экскурсанты посматривали на нее.
    «Пусть видят!» — решила озлобленная Лиза.